Суд Линча - Страница 42

Но Леднев, чуткий к слову, старался по возможности избегать высокого штиля в разговорной речи. Наташа разговаривала с ним так, будто Леднев её чем-то обидел, оказался виноват перед ней, и вот теперь, во время разговора своей вины признать не хочет, а только валяет дурака и уходит от важного разговора. «А что, Иван Сергеевич, разве гражданской панихиды не будет?» – спросила Наташа каким-то напряженным, не своим голосом, будто от положительного ответа Леднева зависело чуть ли не все её будущее. «Боюсь, Наташа, вы не совсем понимаете ситуацию. Останки Лены пролежали в морге больше месяца. То, что от неё осталось, это… В общем, панихиды не будет. Да и сам я против гражданской панихиды. Не нужно этого».

«Почему? – голос Наташи сделался тонким. – Лену знала и любила вся театральная Москва, все знаменитости. Люди пришли бы попрощаться, с последним поклоном к ней бы пришли. Да собрались бы толпы народа, лишь бы последний раз взглянуть на мою сестру. А вы, именно вы всем помешали, последний раз уже после её смерти становитесь всем поперек дороги. Вы портили ей жизнь и вот теперь смерть сумели испортить».

Леднев слушал эту околесицу почти бесстрастно, не перебивая. Он только начинал злиться, хотел возразить. Даже если бы гражданская панихида состоялась, никаких толп фанатичных поклонников там и в помине не оказалось. Леднев ещё хотел сказать, что у так называемой театральной Москвы слишком короткая память. Имя Лены для этой театральной Москвы почти что пустой звук, пшик… Возможно, столь раннее забвение имени сестры больно ранит самолюбие Наташи.

Он, Леднев, все это прекрасно понимает, но факт остается фактом: никаких там знаменитостей, никаких репортеров, толпящихся у запаянного цинкового гроба, ничего такого не предвидится. Но Леднев смолчал, продолжая выслушивать длинный и по существу оскорбительный монолог Наташи, ожидая, когда она наконец выпустит пар. «Даже похоронить по-людски не хотите, – почти прокричала она. – Такую актрису».

«Наташе хочется, как лучше, – подумал он. – Всем хочется, как лучше. И что из этого получается? Разве мне не хотелось изменить жизнь Лены к лучшему, когда мы познакомились, когда поженились? И что из этого вышло? Всем хочется как лучше, да. Но откуда у этой Наташи такая озлобленность против меня? Почему она винит меня в Лениных неудачах? Почему в собственных неудачах люди всегда винят посторонних, только не себя самих? Черт знает почему». Он откашлялся и ещё раз спросил Наташу, собирается ли она на похороны сестры. Наташа грохнула трубку с такой силой, что, казалось, разбила её в мелкие осколки.

На похоронах ни Наташа, ни другая сестра Галина так и не появились.

*** * ***

Свет утреннего солнца пробился в окно и растекся по комнате. Денисов тяжело вздохнул, перевернулся с боку на бок, а потом на спину, скинул с груди простыню и заложил руки за голову. Крохотный паучок свил свою прозрачную паутину в углу под потолком и, затаившись, ждал свою добычу. Глазея на потолок, Денисов думал, что надо бы снять паутину тряпкой, но продолжал лежать неподвижно. Вставать, начинать новый день и браться за дела не хотелось.

Вчерашним вечером, едва переступив порог квартиры, ещё не разувшись, он почувствовал приступ слабости и знакомый тошнотворный запах тухлого мяса. Значит, в запасе две-три минуты, не больше. На этот раз болезнь не застала его врасплох, случалось и хуже, гораздо хуже.

Торопясь, он вошел в комнату, встав на цыпочки, забросил кейс с деньгами и документами на «стенку», кинул пиджак на кресло, снял ботинки и развязал галстук, чтобы ненароком, впав в сумеречное состояние, не задушить самого себя. Хорошо усвоив, что делать в такой ситуации, он поспешил сесть на мягкое, кажется, в то же кресло, на которое бросил пиджак, расстегнул рубашку. Еще он успел вытянуть ноги, хотел позвать тетку, но передумал.

Приступ продолжался часа три-четыре. Денисов пришел в себя глубокой ночью. Раздетый теткой до трусов, он сидел в кресле с запрокинутой назад головой, ощущая спазмы в желудке. Он с усилием поднялся на ноги, нашарив дверной косяк, а рядом выключатель, зажег свет. Костюм, пристроенный на вешалке, лежал на другом кресле, диван оказался разложен и застелен, видимого беспорядка в комнате не заметно. Значит, все время, пока длился приступ, он спокойно просидел в кресле. Посмотрев на настенные часы, он сообразил, что на дворе глубокая ночь.

Денисов заснул под утро, пропотел во сне то ли от духоты, то ли переживая заново беды прошедшего дня, и теперь, проснувшись, чувствовал себя усталым и несвежим. Он слышал как в сквере перед домом, словно соревнуясь одна с другой, пели на разные голоса какие-то птицы, за дверью в коридоре бродила тетка. События вчерашнего дня вспомнились в эту минуту особенно отчетливо, показались такими выпуклыми и близкими, что Денисов застонал, но, чтобы тетка не услышала его стон, прикусил зубами угол подушки. Все оказалось плохо, гораздо хуже, чем можно было предположить. Он посчитал ту сумму, которую потерял вчера и снова чуть не застонал.

«Ну, будь же мужиком, научись переносить поражения», – сказал он себе вчера по дороге домой и повторил эту фразу вслух раз десять, а то и больше, внутренне понимая, что с такими поражениями нельзя смириться и безответно пережить их нельзя. Главное, уже не вернуть потерянные деньги. Наволочка пахла стиральным порошком и ещё какой-то гадостью, отбеливателем что ли. Денисов сбросил с себя простыню, сел на диване, чувствуя ещё не прошедшую с ночи слабость в конечностях. Он повернул к лицу тыльные стороны ладоней и, растопырив пальцы, убедился, что они предательски дрожат. Денисов сжал эти дрожащие пальцы в кулаки.