Суд Линча - Страница 78

– Ты бы и срисовал, – посоветовал Леднев. – Чего две недели без дела сидел? Взял и срисовал. Я думал, ты с готовым сценарием вернешься, – пошутил Леднев.

– Все здесь, в душе, – Виноградов похлопал себя ладонью по груди. – Слушай сюда, познакомился там с одним мужичком. Он по профессии быковод. Знаешь, кто такие быководы? Это люди самой опасной, самой отчаянной профессии на земле. Нос у быка самое болезненное, самое чуткое место. Этот нос ему насквозь протыкают ещё во младенчестве стальным кольцом. Быковод цепляет это кольцо такой палочкой с крючочком и ведет себе быка, куда требуется. В случае чего, сорвись бык с крючка, человеку защититься нечем, только палочка одна эта в руках, если животное в ярости. У этого мужичка-быковода уже ни одного целого ребра не осталось, почти все переломаны. Он говорит, сколько себя помнит, все быководом трудится, с мальства. Вот смотрю, как он работает – это же живой символ величия человека. Маленький такой мужичок, прихрамывает, а ведет за собой огромного свирепого быка – тонну одних мышц.

– Все это уже было, – сказал Леднев, усмехнувшись. Величие человеческого духа, ума и так далее. Даже в кинохронике использовали.

Минуту Виноградов сосредоточенно молчал, смотрел в окно и глотал из горлышка пиво.

– Все-таки не хватает тебе глубокого взгляда настоящего художника, – сказал Виноградов. – Не руби с плеча, присмотрись и увидь. Маленький человек ведет за собой на крючке огромного сердитого быка. Что есть этот бык? Может, наша родина, Россия. В таком случае, куда её ведут? Может быть, на сытные пастбища. А может быть, на кровавую бойню. Кто ответит на этот вопрос? Только этот маленький человек. Но он хранит молчание. Бык упирается, ему не хочется идти вперед, не зная дороги, но огромное сильное животное все во власти этого человека, его тайных мыслей. Вот это символ. Вот это образ. Не для средних умов, а? – Виноградов поднял кверху указательный палец.

– Наверное, выпили вы с этим быководом по литру, вот тебе и стали символы и образы за каждым кустом мерещиться, – Леднев улыбнулся. – И судьбу России в образе животного сто раз рисовали.

Виноградов поморщился и сделал из горлышка несколько больших глотков.

– Нет, просто не представляю себе, как ты стал режиссером, за счет чего сделал себе имя, – сказал он и покрутил головой из стороны в сторону. – Дай я такой образ Антониони и Бертолуччи, да они бы мне тут же чек на десять тысяч долларов выписали. А какой-нибудь Бергман вдобавок ещё и в задницу меня поцеловал. А ты нос воротишь. Нет в тебе художественного чутья. Нюха нет.

– Ты, видно, в своей деревне чувство юмора оставил, – сказал Леднев. – Стареешь, если юмор перестал понимать.

– Твой юмор хуже казарменного, – огрызнулся Виноградов.

Леднев допил свое пиво, открыл новую бутылку. Нужно помочь Виноградову, решил он, иначе будет он, не сдвинется с места до самого вечера.

*** * ***

Последние два дня Леднев просидел над сценарием, не поднимая головы, доделал все, что оставалось доделать и переделал все, что ещё можно переделать. Накануне вечером он дважды перечитал новый вариант сценария и решил, что после переделок тот стал только хуже. Ну, три-четыре убедительных эпизода Ледневу нравились. Особенно тот, где корреспондент телевидения, находясь в командировке, встречает на Севере, в глубинке своего бывшего однокурсника, в прошлом преуспевающего газетчика, а ныне, если судить по внешности, опустившегося на самое дно человека. Оказывается, этот бывший газетчик уже пару лет как работает старателем в какой-то частной артели, ищет золото, но на новом поприще не очень преуспел.

Осень, вечер, бывшие однокурсники сидят у костра рядом с каким-то полусгнившим бараком, едят консервы и пьют разбавленный спирт из алюминиевых кружек. «Как это, – не понимает телевизионщик, – бросить в Москве все, уехать к черту на кулички, чтобы жить здесь, по уши в грязи, среди этих людей. Не понимаю». «Каких таких людей? Да у нас тут каждый второй кандидат наук, – говорит старатель. – В этой Москве, как бы я ни работал, как бы ни бегал, задрав штаны, все равно как был говном, так и останусь до конца своих дней говном. А здесь у меня есть шанс найти свой большой самородок и даже не один». «Но ведь ты пока никаких самородков не нашел и никто из твоих знакомых не нашел». «Ну и что? – отвечает тот старатель. – Шанс все равно остается».

Такой вот разговор, будто его подслушали у этого костра и записали в блокноте. Этот эпизод ещё туда-сюда, годится. Ну, ещё парочка правдивых сцен, парочка таких выигрышных эпизодов. И все, пожалуй. Остальное Виноградов высидел, даже не натерев мозолей на заднице, на своем мягком диване, а сам Леднев лишь немного переработал. Прочитав сценарий последний раз, Леднев едва удержался, чтобы не разорвать бумагу в клочья. Безнадежная вещь.

– Чего ты молчишь? – спросил Виноградов.

Леднев достал из пачки сигарету. «Сегодня день тягостных разговоров, – подумал он. Значит, так тому и быть. Все равно этого разговора не миновать. Рано или поздно сказать эти слова нужно».

– Слушай, Игорь, положа руку на сердце, мне совершенно не хочется снимать ещё один проходной фильм. Чтобы как на том просмотре в Доме кино, ползала торчало в буфете и явилось только к концу, чтобы поздравить меня с творческим успехом. Зритель ничего не потеряет, если этот сценарий мы не экранизируем. Фильмов на «троечку» и так валом.

Виноградов забыл о пиве и таращился на Леднева широко распахнутыми глазами.

– Ну, делали мы более-менее добротные фильмы, – говорил Леднев. – И каждый раз, заканчивая фильм, давали себе слово, что следующий будет выше на несколько порядков, будет нечто, явление… Но так все и шло, так все и катилось. Я часто думал, что с этого поезда я ещё успею спрыгнуть. Всегда успею. Поезд шел, а я не прыгал. Все какие-то дела задерживали. Так в нем и остался, так и еду. Проще говоря, мне хочется снимать кино, за которое не будет стыдно.